[Стейнвор]

Про хозяйство.

После пары трудовых недель на маминой квартире устроила себе передышку и тут же ощутила себя ленивицей, хотя отдых — явление абсолютно нормальное. Кое-как что-то делала, без какого-либо плана, а сегодня так — раз! — и полы вымыла, и из-под ванны выбросила старые тряпки, и бегонии обрезала, укоренив черенки. Уже днём почувствовала, что день не зря прожит, а это замечательное ощущение. Мне нравится, что приводить дом в порядок мне стало легче, ещё не просто, не на автомате, но уже почти без жалоб на несправедливость жизни, как было раньше. Уборка не должна быть в центре жизни, ей следует быть ненавязчивой, это ведь не основная её сюжетная ветка Сделать же её такой можно только хорошенько приведя всё в приятное глазу состояние, бедненько, но чистенько, хотя бы так.
Вчера сдавала экзамен. Времени не хватило. Быстренько сообразить, как сделать задания по конкретному тексту, переформулировать всё так, чтобы звучало не по-детски, не вышло, но уж судить всё равно комиссии. Завтра будут результаты, которые могут дать надежду или отнять её остатки. Будь что будет.
За окном всё небо в серых низких тучах и уютно горят окна домов. Прохлада. Приятный летний вечер. Возможно, даже слишком холодно. Пойду спать.

Текст был этот:

"Наш великий и могучий..."

М.Арапов Наш великий и могучий... // «Знамя» 2006, №2. (Статья целиком).
Существуют два мотива для использования слов, которые воспринимаются как чужие. Один — необходимость, а второй — низкая самооценка. Слова, которыми пользуется сам человек с низкой самооценкой и окружающие его, по определению “неправильные”, и, меняя их, человек считает, что таким образом совершенствуется.

Если самооценка высокая, но есть необходимость в заимствованиях, то существенная часть заимствований — кальки. В этом случае усваивается чужая идея в ее связи с другими идеями, но в своем языке подыскиваются средства передать эти связи. Не всегда сразу удается подыскать хороший эквивалент: чтобы точно передать смысл чужого выражения, нужно неплохо знать собственный язык и постоянно испытывать его на выразительность. Русское слово память в применении к компьютеру вызывает у нас почти те же ассоциации, что и английское memory, то же справедливо и по отношению к накопителю (storage), прерыванию (interrupt), магнитной ленте (немец. Magnetband), языку программирования (франц. langage de programmation), отладке (франц. mettre а point), ячейке (cell), редактору (editor), заплатке (patch) и т.д. Кальки такого рода доминировали, пока в области вычислительной техники мы шли с Западом “ноздря в ноздрю” (50-е годы) или были убеждены (до конца 60-х), что если и отстали, то ненадолго. Когда о том, чтобы “догнать и перегнать”, и думать забыли, стали преобладать транскрипции английских терминов (комп, софт, хард, зип, баг, хаб, флэш и т.п.), а кальки (например, мышь) стали редкостью. Мало того, транскрипциями стала вытесняться уже принятая терминология. Кто сейчас помнит об ЭВМ, АЦПУ, оперативной памяти, аппаратной части и т.д.?

Большое количество заимствований еще не свидетельство какой-то патологии языка, но изменение соотношения калек и транскрипций в пользу последних — это сигнал, свидетельствующий об ослаблении эмоциональной связи между языком и его носителями. Эта эмоциональная связь позволяет людям справляться с потоком инноваций, устанавливая связи и аналогии нового порядка вещей с привычным, зафиксированным в языке. Сотнями лет русские использовали эластичность языка, расширяя понятия игра и игрок и находили сходство не только между лаптой и теннисом, салочками и футболом, но и между лаптой и бриджем. И вдруг “стрелялка” на экране компьютера показалась чем-то настолько качественно отличным от прочих игр, что развлекаться ею может только настоящий геймер.

Вторая проблема касается структурных изменений. Примерно половина всех трудностей, которые испытывают люди, даже те, для которых русский язык является родным, связана с ударением. Выбирая место ударения, они испытывают сомнение, останавливаются, смущаются, пробуют сказать по-иному и окончательно теряются. Как известно, у нас место ударения на письме не обозначается (кроме учебников для начальной школы), и связь ударения с написанием слова только косвенная (особенно если не используется буква ё). Система ударения в современном русском языке чудовищно сложна, разобраться в ней удалось только в последние десятилетия XX в., а способа рассказать о ней популярно не найдено до сих пор, тем более нет методики обучения.

Еще процентов 10—15 конфузов связано со словоизменением, прежде всего со склонением числительных. Но изменение тех числительных, которые принято записывать словами, как раз никаких проблем и не вызывает.

Остальное — это сочетаемость: глагола с зависимыми словами, предлога с существительным, компонентов оборотов друг с другом (“Списки, к которым было столько нареканий”7, “Останки вагона”8, “Сумма расширена до 1 млн. руб.”9, “ввести в курс дела любых проблем”10).

Вообще-то основной смысл изучения родного языка состоит не в том, чтобы увертываться от ошибок. Более важно, чем избегать ошибок и знать каждое его выражение, выбирать наиболее адекватные, убедительные, недвусмысленные формы выражения мыслей и чувств, следуя логике родного языка. Большую часть XX в. русские, излагая свои мысли, стремились совсем к иному: излагать свои мысли максимально туманно, избегая называть вещи своими именами и постоянно по ходу речи дезавуируя собственные слова (освобождение заложников прошло по незапланированному сценарию11). Одним словом — следовали завету одного остряка, который сказал: “У меня есть свое мнение, но я его не разделяю”.

Главная проблема, связанная с изменениями, состоит не в отклонении языка от некоторого идеального состояния, а в том, что любые изменения неравномерны. Они принимаются одной группой населения, тогда как другая остается к ним иммунной. Чем выше скорость и количество изменений языка, тем сильнее дробится популяция его носителей, и каждая часть воспринимает другую как людей странных. Когда различия не накапливаются или накапливаются медленно, у носителей языка есть время их осознать и к ним приспособиться.

@темы: ВУЗ, дом